Доклад Громбчевского в РГО
Доклад
КАПИТАНА Б.Л. ГРОМБЧЕВСКОГО О ПУТЕШЕСТВИИ В 1889-1890 гг.
(Читано в экстренном собрании ИРГО 10-го января 1891 года). С отчетной картой.
Движение экспедиции за Гиндукуш совпало с отложением северного Афганистана и с обратным завоеванием этой страны афганцами. Так как в С.-Петербурге уже было известно, что политические обстоятельства в этой части Азии складываются крайне неблагоприятно для целей экспедиции, то Совет Географического Общества предложил мне, в случае если бы пробраться в Кафиристан не удалось, направиться вдоль восточных склонов Гиндукуша и Музтага, обследовать истоки реки Раскем-Дарьи, северо-восточные склоны Гималайского хребта и окраины северо-западного Тибета.
Различные обстоятельства, а главное пропажа части вещей между Одессою и Узун-Ада, задержали снаряжение экспедиции и только 1 июня 1889 года я мог двинуться в путь из Маргелана, Ферганской области.
В состав экспедиции, кроме меня, вошло 7 человек казаков 6-го полка Оренбургского казачьего войска, препаратор г.Конрад (препаратором экспедиции нанят был в Петербурге г. Алексеев. К сожалению, этот молодой человек опасно заболел в дороге и должен был остаться в Баку. Идти без препаратора не представлялось возможным, и потому на место г. Алексеева нанят был, случайно подвернувшийся в Самарканде г.Конрад) и 4 туземца. Из числа спутников моих урядник Козякаев, таджик Мирза-Фазыл-Бек и сарт Садыр-Ходжа-Ишан сопровождали меня уже в канджутской экспедиции.
Бекство Каратегин служит как бы продолжением долины Алая и лежит по обеим сторонам р. Сурх-Оба (т. е. красной реки). Население здесь частью киргизское, частью же таджикское. Окиргизившиеся таджики восточного Каратегина живут в домах и селениях только зимою, летом же кочуют в горах, где пасут свой скот. Каратегин страна бедная; но имеет достаточно удобной земли для хлебопашества, а также богатые пастбища на северных склонах хребта Петра Великого.
Из зверей мы видели в Каратегине только волков, лисиц, куниц, сурков и зайцев. Из съедобных птиц - каменного рябчика. Зато здесь очень часты орлы-бородачи, об уме и сметливости которых ходить много рассказов среди местного населения. Так, напр., говорят, что бородачи, увидев табун лошадей, выжидают, пока лошади не взойдут на узкий карниз. Тогда они стремительно бросаются на табун и ударами крыльев по голове пугают молодых лошадей, которые срываются в пропасть, убиваются и становятся их добычей. Затем рассказывают, что бородачи большие любители костяного мозга и для того, чтобы добыть это лакомство, поднимают кости на страшную высоту и бросают их на скалы, причем, конечно, кости разбиваются вдребезги, а орлы пользуются мозгом.
Из Каратегина через перевал Гардани-Кафтар в хребте Петра Великого мы перевалили в Вахию, небольшое бекство, расположенное по обеим сторонам р.Xинг-Оба т.е. мутной реки. В хребте Петра Великого мы встретили диких коз, пасущихся на чудных лугах с альпийскою растительностью и необыкновенное обилие сурков. Склоны гор покрыты великолепной травою, которая привлекает массы кочевого населения, даже из внутренней Бухары; в горах много небольших озер, изобилующих водяной птицей и преимущественно красными памирскими утками.
Бекство Вахия населено исключительно таджиками. Это народ арийского происхождения, высокого роста, со смуглою кожею, обильно поросшей волосами, и красивыми, правильными чертами лица. Население бедное, что главным образом следует приписать их лени, так как, в отличие от других стран Центральной Азии, мы в Вахии видели много земель, вполне годных для культуры, но не культивированных населением. По мере движения вперед, мы проходили по селениям, буквально утопающим в зелени садов. Здесь растет грецкий орех, яблоки, сливы, вишни и т. д. Из хлебных злаков сеют пшеницу, ячмень, бобы и лен. Последний впрочем засевается исключительно для добывания льняного масла, а стебель употребляется на топливо, так как выделка льняного волокна в Вахии, как и в других местах Центральной Азии, неизвестна.
Из Вахии через перевал Гушон в Дарвазском хребте мы спустились в Дарваз и 7 июля пришли в Кала-и-Хумб, столицу Дарваза. Название свое Дарваз, вероятно, получил от слова "дарваза", т. е. ворота, так как река Пяндж прорывается в этом месте сквозь горный хребет и течет по узкому ущелью, напоминающему ворота. Местные ученые однако производят это название от слова "дар-баз", т. е. плясун на канате, и связывают со следующей легендой. Во время пророка Магомета, для завоевания Дарваза послан был зять его Али, но местное население оказало такое геройское сопротивление арабским войскам, что занять страну открытой силою Али не удалось. Тогда он решил овладеть страною хитростью и, переодевшись "дарбазом", отправился в столицу нынешнего Дарваза. Население Центральной Азии до настоящего времени страстно любит пляску на канате и на это зрелище собирается из самых дальних селений, в те же времена, и притом в таком захолустье, как Дарваз, ради такого праздника, стянулось все население страны и настолько увлеклось забавой, что не заметило, как арабские войска подошли к стенам города. Али. сидя высоко, видел, конечно, как войска его подошли к городским воротам и, подав условный знак, прикинулся усталым, спустился на землю и в тот момент, когда правитель страны подавал ему подарок, ударом кинжала убил его. В это время войска Али ворвались в город, перебили население и овладели страною, которая, в память изложенного выше события, названа была арабами Дарвазом.
Дарваз, равно как Каратегин и Вахия, заняты Бухарою всего 13 лет тому назад. Страна эта лежит по обеим сторонам Пянджа, текущего в ущелье, местами не шире 100-120 сажен. Здесь, в отличие от Вахии и Каратегина, каждый клочок земли засеян и прекрасно возделан. Дома напоминают малороссийские мазанки, но только отштукатурены особым составом из алебастра, придающим этим домам вид отполированных.
Растительность в Дарвазе, не смотря на значительную абсолютную высоту над уровнем моря, поразительная: виноград, гранаты и винная ягода никогда ничем не покрываются на зиму и тем не менее достигают гигантской величины. Виноград встречается в горах и в диком виде. В Дарвазе, растут персики, абрикосы, яблоки, груши, сливы и грецкий орех, но особенно обильны насаждения тута (шелковичного дерева). Однако, шелковица возделывается населением не ради шелководства, а ради фруктов и в этом смысле дерево это чрезвычайно благодатно, так как тутовые ягоды поспевают ранней весною и держатся целое лето. Население старается меньше поливать тутовые деревья, так как, при обильной поливке, фрукты делаются водянистыми и менее сладкими. Тутовая ягода, равно как персики и абрикосы, составляют главное подспорье в еде туземного населения, которое сушит эти фрукты, заготовляет в прок на зиму и в сушеном виде мелет на мельницах, сдабривая мукою из тутовых ягод пшеничную и употребляя ее для болтушки и для приготовления хлеба.
Население Дарваза - таджики, по типу чистые арийцы, часто необыкновенной красоты. Особенно красивы женщины, с бледным, матовым лицом, необыкновенно правильными, строгими чертами и чудными глазами. Население исповедует магометанскую религию суннитского и шиитского толков, предано бывшим своим шахам и относится враждебно к бухарскому владычеству. Женщины, при встрече с мужчинами Дарваза, не закрываются, но от нас, пришельцев, в большинства прятались. К сожалению, впечатление от идиллической красоты дарвазских женщин уничтожается невозможной нечистоплотностью: белье ими не моется и носится до тех пор, пока не свалится с плеч. Естественно, что, живя при таких условиях, население съедается паразитами. Грязь и разврат порождают массу болезней, между которыми преобладают: сифилис, накожные болезни, болезни глаз и упорные лихорадки. Глазные болезни развиваются от необыкновенно жаркого климата Дарваза и почти постоянной пыли. Во время пребывания нашего в Кала-и-Хумбе жара даже в 9 час. вечера держалась 30-31° Ц. Пыль получается от поднимаемых ветрами песков с отмелей Пянджа.
Так как селения Дарваза раскинуты по обоим берегам Пянджа, который, в продолжение всего лета, вследствие быстроты течения, не допускает переправы на лодках, то сообщение поддерживается населением при помощи турсуков и гупсаров (турсук - мех козы или барана; гупсар - шкура лошади или коровы). Кожи эти надуваются воздухом. Пловец крепко обнимает их коленами, левою рукою зажимает отверстие, в которое надувается воздух и смело бросается в бушующие волны реки, работая при этом правой рукой как рулем. Переправа такая опасна, требует большого навыка, и возможна только среди населения, с детства приучившегося чувствовать себя в воде, как в родной стихии. Для перевозки по воде тяжестей связываются вместе 15-20 гупсаров. Такой плот с дощатой сверху настилкой подымает до 50 пуд. груза и управляется 4-мя пловцами.
Зимою, при малой воде в Пяндже, переправа совершается на неуклюжих бухарских лодках (каиках). Снаряжение экспедиции в дальнейший путь задержало нас в Кала-и-Хумбе на целых 5 дней. Здесь были получены первые точные сведения о положении дел в Северном Афганистане, причем оказалось, что эмир Абдурахман-Хан успел вновь завоевать отложившиеся было провинции Чар-Вилает и Бадахшан и что афганские войска двигаются к Шугнану. Опасаясь, что военные действия могут помешать экспедиции проследовать чрез Шугнан на Гиндукуш, я вошел в письменные сношения с правителем Шугнана, Сеид-Акбар-Ша, и быстро двинулся вверх до течению Пянджа.
Дорога пролегает по правому берегу реки и часто на большом протяжении высечена в скале или узким карнизом нависает над пропастью. Карнизы во многих местах настолько узки, что вьюки пришлось переносить па руках и лошадей, даже без седел, мы проводили с трудом, подвязывая их арканами за шею и туловище. Близ границы Рушана обвалом горы уничтожило дорогу па протяжении нескольких верст. Починить дорогу оказалось невозможным, поэтому нам пришлось пройти через очень трудный перевал Акба-и-Узбаи.
В 20-х числах июля мы подошли к границам Рушана, где встретил нас посланец от Сеид-Акбар-Ша с письмом, в котором владетель Шугнана сообщает, что афганцы захватили половину страны его, но что тем не менее мы будем дорогими гостями у него. Вместе с тем Сеид-Акбар-Ша предупреждал меня, что все дороги из страны его заняты афганцами и что, если я намерен направиться дальше к Гиндукушу, мне необходимо испросить согласие командующего афганским отрядом. В виду этого, я написал письмо к афганскому главнокомандующему Ша-Сеид-Джарнейлю и отправил его с Мастоном, афганским же офицером, освобожденным мною из рабства у киргиз Заалайского хребта. Офицер этот шел с нами целых 1.5 месяца, лично убедился в совершенно мирных, научных целях экспедиции и мог засвидетельствовать об этом афганскому главнокомандующему. Вскоре получился ответ от Ша-Сеид-Джарнейля, в котором последний сообщил, что без разрешения эмира он не может пропустить экспедицию вглубь страны, просил нас уйти от границ Афганистана и для наблюдения за экспедицией выслал сильный кавалерийский отряд, который расположился па левом берегу Пянджа, против нашего лагеря. Разделяла нас только река, шириною в этом месте сажен в 80-100. Зная, что войска афганские раздражены войною и опасаясь внезапного нападения, я, во избежание прискорбных столкновений, ушел в глубь долины Ванча. Здесь получено было сведение, что правитель Шугнана заперся в столице Рушана Кала-и-Вамар, приготовившись к отчаянной обороне, и что крепость эта осаждена афганскими войсками.
Так как из долины Ванча нет дороги на Памир, то мне пришлось через весьма трудный перевал Сытарги вновь перевалить Дарвазский хребет и спуститься в Вахш. Перевал этот на обоих склонах покрыт ледниками, причем ледник западного склона тянется на протяжении около 9 верст. Двигаться по леднику было не только трудно, но и крайне опасно. Ледник дал глубокие трещины, через которые мы проходили сами и проводили лошадей, делая настил из досок. Чтобы покончить с восточною Бухарою, скажу еще, что население долины Ванча таджикское и занимается преимущественно хлебопашеством. Богатейшая железная руда в истоках Ванча дает местному населению также хороший заработок, и в каждом почти доме имеется печь для выплавки железа. Ванчское железо пользуется такою известностью, что имеет огромный сбыт не только в восточной Бухаре, но в Бадахшане и в памирских ханствах. Кроме того, население Ванча - страстные охотники, преимущественно на коз, имеющихся в изобилии в горах. Специально для этой охоты, здесь разводится особая порода борзых собак.
Когда экспедиция спустилась в Вахш, то вдогонку получено было еще одно письмо от Ша-Сеид-Джарнейля, в котором он сообщает, что письмо мое к нему он отослал на распоряжение эмира и о повелении Абдурахман-хана сообщит мне. Обстоятельство это заставило меня кружным путем, чрез Каратегин и Кудару, идти на Памир и ожидать ответа близь границ Афганистана.
По дороге, на урочище Кудара, мы посетили стойбище знаменитого памирского разбойника Сахиб-Назара. Разбойник этот на целые сотни верст вокруг пользуется такою легендарной славой среди местного населения, что я ожидал встретить грозного богатыря, и очень удивился, когда в лагерь мой приехал Сахиб-Назар, окруженный сыновьями и свитой, и оказался хилым и очень невзрачным стариком. Легенд об нем ходит масса и почти все урочища на Памире связаны е его именем. Так, например, на Малом Памире есть урочище "Саудегер-Тепе", т.е. гора торговцев, где обыкновенно залегал Сахиб-Назар со своей шайкой и грабил торговые караваны, шедшие из Бадахшана в Кашгар. Однажды, узнав, что по дороге этой идет богатый караван, сопровождаемый 47 вооруженными торговцами, он спрятал свою шайку в боковом ущелье, а сам, бедно одетый, отправился на встречу каравану, познакомился с караван-башем и, оказывал ему мелкие услуги, указывая где вода, подножный корм и топливо, он настолько втерся в доверие караван-баша, что последний позволил ему даже пасти лошадей своих. Подойдя к тому месту, где спрятана была шайка, Сахиб-Назар ночью отогнал лошадей каравана, вызвал шайку, перерезал торговцев и похитил товары. О смелости его можно судить по тому, что, вскоре после занятия нами Ферганской области, он, в сопровождены десятка разбойников, напал на долину Большого Алая и угнал у наших подданных 1000 голов лошадей, причем несколько человек были им убиты. Познакомившись со мною, Сахиб-Назар разговорился и лично рассказал много эпизодов из своей, обильной приключениями, жизни. Разговор свой он закончил весьма характерным рассказом; жалуясь на то, что стойбища его в настоящее время примыкают к сильным державам: России, Китаю и Афганистану, что нет больше места для удали, что тесно стало жить на свете, он добавил, что целую жизнь свою он провел в грабежах и разбоях, но на старости лет пожелал примириться с Богом и людьми, а потому, распустив шайку, призвал сыновей своих и, под страхом лишить их родительского благословения, воспретил заниматься разбоем. Три года он провел совершенно богобоязненно, но тем не менее все воровства, все грабежи, случающиеся на громадном расстоянии от него, всегда приписывались ему. Соседи сочли его раскаяние за слабость и старались вымостить накопившуюся годами злобу. Раз сын его Худай-Назар, отправившись в долину Алая, был схвачен алайскими киргизами, которые, к счастью, не узнали в нем сына Сахиб-Назара, а только заподозрили в родстве с ним и связанного повлекли к волостному управителю. Юноша, зная, что у волостного управителя его узнают и что тогда не сдобровать ему, воспользовался моментом, когда один из провожавших его киргиз, ехавший на самом лучшем коне, поравнялся с ним, выхватил у него саблю, ловким ударом свалил с лошади, в мгновение ока перескочил на нее и благополучно скрылся. Арест Худай-Назара вывел из себя старика. Он вспомнил киргизскую пословицу: "ворует ли волк баранов или нет - на пасти его всегда видят кровь", т. е. заподозривают в нем вора, пригласил своих сыновей и благословил их на новые подвиги. Лично к нам Сахиб-Назар отнесся вполне благодушно и снабдил нас за деньги проводниками и съестными припасами. Особенно приятны мне были его теплые воспоминания о прежних русских экспедициях: Северцова, Путяты и братьев Грум-Гржимайло.
Одарив Сахиб-Назара, мы расстались друзьями. От него мы, между прочим, узнали, что Кала-и-Вамар взят уже афганцами, что Сеид-Акбар-Ша бежал в пределы Бухары и что афганцы расправляются с занятыми вновь провинциями с неслыханной жестокостью. Население Шугнана, в количестве около 2000 семейств, бежало на Памир, предполагая спастись от зверств афганцев частью в пределах России, частью в Сарыколе, который населен преимущественно выходцами из Шугнана. Местные китайские власти на Памире, под различными предлогами, задержали беглецов до прибытия китайских войск. Когда же прибыл начальник всей пограничной линии - Джан-Дарин во главе двух конных полков, шугнанские беглецы были безжалостно прогнаны обратно в Шугнан, причем афганцы, предупрежденные китайцами, вышли на встречу беглецам и расправились с ними с невозможным зверством.
Со стойбищ Сахиб-Назара мы спустились в долину Мургаба, при чем, в течение трех дней пути, нам попадались сплошные толпы шугнанских беглецов, спасавшихся в пределы России от неистовства афганцев. Мы шли три дня по дороге буквально усыпанной трупами животных, гниение которых порождало такое зловоние, что экспедиции приходилось для ночлегов останавливаться в стороне от дороги. Повсюду попадались больные, отсталые и раненые. Длинной вереницей шли женщины с грудными и малыми детьми на руках и за плечами. Словом, мы на каждом шагу видели такие ужасные картины народного бедствия, которые возможны только в Азии, где один властелин, захватывая страну другого, считает себя в праве поголовно истребить население, а страну обратить в пустыню. Экспедиция перевязывала раненых, снабжала больных лекарствами, делилась скудными запасами продовольствия, но все это было каплей в море.
Река Мургаб была еще в полном разливе и нам три Раза пришлось переправляться вплавь. Когда мы вышли на Памир к озеру Яшилькулю, то оказалось, что экспедиция находится между кордонами афганских и китайских войск, которые беспрерывно теснили нас. Уйти с Памира я не мог потому, что ожидал ответа от Абдурахман-хана относительно пропуска меня в Кафиристан. Приходилось употребить всю энергию и знание местных условий, чтобы избежать кровавого столкновения, одинаково нежелательного как с афганцами, так и с китайцами. Местное киргизское население отказалось что либо продавать нам и жить приходилось исключительно охотою. К довершению всего, наступала глубокая осень. Памир покрылись снегом, добывать из под снега топливо стало более чем затруднительно, жизнь в палатках при морозах до 20° Ц. делалась тягостной. При таких неблагоприятных условиях, в постоянном передвижении с места па место, мы провели на Памире почти весь август и сентябрь месяц.
Наконец 1-го октября получился ответ от Абдурахман-хана, которым он категорически отказывал в пропуске в Кафиристан. Тогда, признав, что нами сделано все, доступное человеческим силам для достижения намеченной цели, мы приступили к выполнению второй части данной мне Советом Географического Общества инструкции и вдоль Гиндукуша и Музтага, через Раскемский хребет, спустились в бассейн Раскем-Дарьи.
Чтобы не возвращаться больше к Памиру, скажу только, что это плоскогорье лежит между Заалайским хребтом и Гиндукушем и что средняя высота его 12-13 тысяч футов. С плоскогорья этого берет свое начало Аму-Дарья. Истоки Аму-Дарьи стекают по четырем продольным долинам, дно которых покрыто хорошей травой, служащей пастбищем для многочисленных стад диких баранов (Ovis-Poli). Из зверей на Памире мы встречали медведей, кафланов или азиатских пантер, волков, диких коз, лисиц, сурков, куниц, и т. д.; на озерах - бесчисленные стада уток, гусей и всякой болотной птицы. В речках и озерах такое обилие рыбы, что например, в речке, вытекающей из озера Булюн-Куля, мы небольшим бреденьком захватывали к одну тоню до 2.5 пудов очень вкусной рыбы. Рыбы здесь такое обилие, что ею питаются даже медведи, вылавливая ее лапами. Древесной растительности на Памирах нет. Мы ее встретили только по течению реки Мургаб. Я называю все плоскогорье "Памиром", в виду сходства долин между собою. В действительности же местное население под именем «Памира» разумеет только долину Большого Памирского озера и реки Памир. Остальные же местности известны под другими названиями, например, озеро Яшилькуль, долина реки Аличур, долина реки Ак-Су и т. д.
Самым величественным является озеро Яшилькуль, имеющее более 30 верст в длину, при средней ширине в 5-6 верст. С этим озером связаны многочисленный легенды, в которых живое воображение номада старалось выразить восторг свой и объяснить величественное явление природы.
Упомяну здесь об одной легенде, объясняющей возникновение озера Яшилькуля. В старинное время, гласит легенда, на том месте, где теперь находится озеро, существовал громадный город, население которого так погрязло в грехах, что забыло даже о священном обычае гостеприимства. Однажды, накануне священного праздника Даид, пришел в город странник. Он обошел все дома, но никто из жителей не пустил его к себе. Странник уже выходил из города, собираясь заночевать в поле, но почти на окраине города постучался еще в один дом, где жила старушка. Женщина эта пригласила странника к себе на ночь и, чтобы угостить его, зарезала последнюю козу. Утром в день "Хайда" странник приказал старушке посмотреть, что делается в городе. Выглянув за ворота, старушка, к ужасу своему, увидала, что города не существуете, а на месте его бушуют волны. Дом же старушки оказался на мысу, со всех сторон окруженном водою, и только узенькой тропинкой связанным с окрестными горами. Когда старушка впопыхах вернулась в комнату, чтобы сообщить о случившемся страннику, то его, конечно, не оказалось: странник исчез. Мыс же, на котором стоял дом старушки, существует до настоящего времени и известен у киргиз под названием "чуку кампыр", т. е. мыс старушки.
Памир далеко не пустыня. Здесь есть постоянное население, живущее лето и зиму. Население очень небольшое, но не вследствие того, что естественные условия жизни препятствуют увеличению его. Среднеазиатский помад настолько не прихотлив, что вполне привык к суровой обстановке жизни на Памире и, имея пастбище для скота, примирился бы с нею, если бы естественное приращение населения не тормозилось постоянными, до недавнего еще времени, набегами соседних полунезависимых ханств. Теперь условие жизни изменились, и население увеличивается весьма заметно. Но несмотря на близость России и сравнительную цивилизацию Китая, рабство на Памире процветает, причем главный контингент рабов доставляют Читрал, Ясин и Канджут, ханства подвластные Англии.
Раскемский хребет мы нашли заваленным снегом и перевезли наши тяжести на яках. Спустившись в богатый лесом бассейн Раскем-Дарьи, мы отогрелись и отрешились от тяжелого чувства постоянной опасности. В лагере раздалась давно не петая веселая казачья песня. На одном из притоков Раскем-Дарьи, на речке Илы-су, мы нашли естественную баню, а именно горячие ключи, температура которых достигает до 47° Ц. Родники были углублены, над ними устроены навесы из ветвей и мы почувствовали себя как дома, имея даже возможность вымыться.
В исследовании бассейна Раскем-Дарьи мы провели октябрь и ноябрь, причем в течение 55 дней только два раза встретились с людьми, а именно с английской экспедицией капитана Younghusband’a и разбойничьей шайкой канджутцев, направлявшихся для грабежей на большую караванную дорогу из Яркенда в Кашмир.
Капитан Younghusband шел из Индии в Канджут. Это молодой человек, составивший себе имя смелым путешествием из Пекина через весь Китай в Кашмир. Его сопровождал небольшой конвой бенгальских солдат, пундиты и многочисленная прислуга. Мы встретились вполне дружелюбно, и так как экспедиция моя стала на ночлег раньше, чем подошел капитан Younghusband, то он был нашим гостем в течение почти 3-х суток. Обе экспедиции представляли интересное смешение 20 народностей.
Встреча с разбойничьей шайкой канджутцев произошла на верховьях реки Сальтор, истока Раскема. Чтобы по возможности сберечь силы и людей и лошадей, я обыкновенно оставлял все тяжести экспедиции на главном пути, а боковые экскурсии предпринимал с 1-2-мя спутниками. В одну из таких поездок, когда сопровождал меня только один казак Матвеев, я, под вечер, неожиданно наткнулся на огни. Так как в течение 40 дней мы не встречали людей, то многочисленные огни не могли не встревожить меня. Я слез с лошади и, скрываясь в зарослях, по возможности близко подошел к расположению неизвестных людей, причем узнал в них канджутцев, в числе около 80 человек несомненно направлявшихся куда-нибудь на грабеж. Зная нрав их, я счел неблагоразумным явиться к ним в одиночестве; выждав, когда наступили полные сумерки, мы, обернувши потниками копыта лошадей, провели их по возможности осторожно по каменистому руслу реки, затем поспешили к экспедиции, от которой были удалены на 100 слишком верст.
Через два дня шайка канджутцев подошла к месту расположения экспедиции и, увидев нас, выслала людей для переговоров. Шайке было объявлено, что, не смотря на личную дружбу мою к правителю их страны, достоинство мое, как слуги Великого Белого Царя, не позволяет допустить, чтобы в моем присутствии был кто-нибудь ограблен. Поэтому, я, хотя и убежден, что шайка направлена не против экспедиции, тем не менее, настойчиво требую, чтобы шайка вернулась восвояси и появление ее на ружейный выстрел от экспедиции буду считать за открытие враждебных к нам действий. Канджутцы, прислав ко мне еще раз посланцев с заявлением преданности и расположения, вернулись обратно. Впоследствии я узнал, что настойчивостью своей спас киргиз из Шахидулла-Ходжа, сопровождавших капитана Younghusband’a и возвращавшихся с деньгами, заработанными за провоз тяжестей.
Бассейн Раскем-Дарьи нами исследован на протяжении 1250 верста. Бассейн этот вполне пригоден для культуры и носит следы ее в виде развалин селений, водохранилищ, оросительных канав и т.п. Особенно тяжелое впечатление производит в этой пустыне обширное заброшенное кладбище. Каждая тропинка, каждый выступ скалы покрыты развалинами укреплений. Видно, человек боролся до последней крайности, не желая бросить насиженного места, и, уступил только силе. Бассейн Раскем-Дарьи обращен в пустыню систематическими набегами канджутцев. Но когда это случилось - сказать трудно, так как сухой климат страны способствует сохранению следов культуры. Так и кажется, что местность эту только вчера покинул человек, а, между тем, самые тщательные расспросы выяснили, что Раскем был уже пустыней на памяти отцов нынешнего поколения.
Горы, окружающие долину Раскем-Дарьи, вследствие необыкновенно малого количества выпадающих здесь атмосферных осадков, совершенно безжизненны. Растительность возможна только на дне долины, т.е. в местах, которые могли быть искусственно орошены. Зато отмели покрыты сплошными зарослями горного тополя, ивы, гигантских кустов облепихи, гребенщика, дикой розы и т. д., причем все это переплетено вьющимися растениями и представляет такую чащу, сквозь которую мы пробивались, подчас топором прокладывая себе дорогу.
Из зверей по бассейну Раскем-Дарьи мы встретили диких баранов (папаи), красных коз, антилоп, целые стада куланов (диких ослов), азиатскую пантеру, волков, лисиц. куниц. горных рябчиков, несколько видов уток. два вида гималайских уларов и много мелкой птицы. Кроме того, нам удалось убить несколько штук маленьких ласок и горностаев.
В последних числах ноября морозы почти все время держались на -24-27°C. Река Раскем-Дарья с обоих берегов покрылась толстым слоем льда, причем середина реки оставалась открытой, по воде шла сплошная шуга, лошадям с тяжелыми вьюками приходилось спрыгивать в воду на глубину до 1.5 аршин и с такой же глубины подниматься на скользкий лед. Словом, переправа в брод была чрезвычайно затруднительна.
25 ноября мы вышли ко вновь выстроенному кашмирцами укреплению Шахидулла-Ходжа. Видя невозможность пройти зимою тибетскую пустыню, я обратился письменно к английскому резиденту в Кашмире полковнику Nisbet с просьбой разрешить экспедиции перезимовать в Кашмире, но вместе с тем энергично принялся заготовлять съестные припасы. Близ Шахидулла-Ходжа мы встретили 20 кибиток киргиз, занимавшихся проводом караванов чрез Гималайский хребет в Кашмир и обратились к ним за припасами, но таковых у них не имелось, и за покупкой всего необходимого пришлось отправить людей в Кашгар. Пользуясь временем, пока не были подвезены припасы, я оставил экспедиции близ Шахидулла-Ходжа, а сам, с двумя спутниками, направился к Каракорумскому перевалу (18.550 фут,).
Высокое плато встретило нас крайне негостеприимно. Мороз держался на -35°C и, сопровождаемый жестокими ветрами, вынудил нас вернуться всего в половине перехода от Каракорума. По дороге мы наткнулись на долину смерти. Здесь валялись трупы лошадей, разбросанные тюки товаров... Людей мы не нашли. Оказалось, что караван кашмирца Халык-Бая был застигнут морозом. Потеряв лошадей, люди, бросив тяжести, бежали в Шахидулла-Ходжа.
К 14 декабря подошли припасы и дошли слухи, что полковником Nisbet сделано распоряжение о недопущении экспедиции в пределы Кашмира. Тогда я решил идти вверх по течению реки Каракаш, подняться на тибетское плато, попытаться перерезать его и дойти до населенных частей Тибета.
Осмотрев по дороге близ Шахидулла-Ходжа описанные Шлагинтвейтом залежи нефрита, ничтожные сравнительно с виденными мною за год перед тем по берегу реки Раскем-Дарьи, мы, 26-го декабря, на высоте около 15 тысяч футов, простились с последними зарослями гребенщика, отошли от русла реки Каракаш и поднялись на тибетское плато, средняя высота которого в этом месте достигает 17 тысяч футов. Эта часть северо-западного Тибета представляется пустыней в полном смысле слова. Местность волнистая, перерезанная во всевозможных направлениях невысокими, мягкими горными кряжами, повсюду глубокие ложбины, а в них более или менее глубокие озера. Почва солонцевато-песчаная, растительности - за исключением корешков терскена и редких пучков желтой жесткой травы, решительно никакой, Да и только что упомянутая растительность попадается лишь в углублениях и ложбинах, по которым стекает вода от редких дождей или таящего в горах снега. Не смотря на такую скудость флоры, нам попадались небольшие стада куланов, диких баранов, красных коз и отдельные особи яков. По следам этих животных шел волк. Из птиц мы видели только ворона.
Морозы держались на -33-35°C и сопровождались жестокими ветрами, переходившими к полудню в ураган. Было так холодно, что выбитая ветром слеза, не успевая скатиться, замерзала на ресницах. Снега не было. Родники все вымерзли. Воду для чая мы добывали, оттаивая лед, бедные же наши животные оставались непоенными. В эти трудные дни лишения экспедиции перешли за пределы возможного. Из расспрошенных сведений я знал, что на пути, в бассейн Юрункаша, мы встретим горячие ключи, но проходили дни, мы шли с рассвета до поздней ночи, а до родников не могли добраться.
После 3-х дневного движения по тибетскому плато мы подошли к мощному хребту, отделяющему реку Юрункаш от бассейна реки Каракаш. Отыскав проход в нем высотою около 19 тысяч футов (5790 м), мы на рассвете пошли дальше. Лошади изнемогали от жажды; я чувствовал, что приближается конец. Тем не менее, приходилось идти вперед, во что бы то ни стало. Поверни я обратно, не дойдя до воды, ни лошади, ни люди не в состоянии были бы вынести нового перехода через пустыню. 29 декабря 1889 г. мы шли безостановочно и только к 1 часу ночи добрались до теплых ключей, потеряв при этом 1/3 лошадей и бросив в пустыни часть вьюков. Вода в родниках оказалась с таким омерзительным вкусом, что даже лошади пили ее с отвращением. На следующий день падеж лошадей продолжался. В довершение бедствия, началась метель. Пустыня покрылась толстым снежным ковром. Проводник отказался вести. Отдохнув сутки на теплых ключах, я решил возвращаться обратно. Так как мы не могли уже поднять своих тяжестей, то пришлось отобрать все настоятельно необходимое и сложить в отдельную кучу, которую мы покрыли войлоками и завалили камнями, чтобы спасти от ветра и любопытства диких зверей. Вещи менее нужные мы бросили. С собой были взяты только дневники, съемки, инструменты, оружие и незначительное количество оставшихся у меня денег.
31-го декабря 1889 года мы двинулись в обратный путь и остановились на ночлег на высоте около 18 тысяч футов у подножья пройденного нами накануне перевала, который я назвал "Русским". Метель и ураган бушевали с невероятной силой. Мы все сбились в единственную уцелевшую палатку, подаренную мне перед выездом из Петербурга Его ИМПЕРАТОРСКИМ ВЫСОЧЕСТВОМ Великим КНЯЗЕМ Дмитрием Констановичем, и старались согреться собственным дыханием. С урядником Козякаевым сделались галлюцинации. Не знаю, что чувствовали мои спутники, но лично мне казалось, что мы замерзаем и что экспедиции нет спасения. Зная по долгому опыту, что в горах самая сильная метель прекращается перед рассветом, мы ровно в полночь, собрав последние силы, поползли на перевал. До вершины перевала оставалось около 12-ти верст. Светало в 7 часов утра; следовательно, идя около 2-х верст в час, мы могли подняться на высшую точку перевала в момент рассвета. На этот раз счастье благоприятствовало нам. По мере подъема на перевал метель утихала, и мы вошли на вершину почти при полном штиле. Забравшись на перевал, я выждал всех товарищей моих и, пропустив их вперед, спустился последним. Почти все мы были с ознобленными конечностями. Только что мы начали спускаться с перевала, как метель поднялась с новой силой, но она уже не представляла прежней опасности, так как мы частью скрыты были окружающими горами.
4-го января, после почти 11-дневного пребывания на высоте не ниже 17-ти тысяч футов (5180 м), мы вновь подошли к руслу реки Каракаш и топливу, т. е, к месту, которое мы оставили 26-го декабря. Вслед за этим я вошел в сношение с киргизами, кочующими близ Шахидулла-Ходжа, которые приняли нас самым радушным образом, вывезли юрты, съестные припасы и на 5 верблюдах отправились за брошенными нами в пустыни вещами.
Киргизы привезли с собою кашмирского офицера, который передал мне три письма от английского резидента в Кашмире, полковника Nisbet. Письма эти, тождественные по содержанию, направлены были по разным дорогам и заключали отказ ост-индского правительства допустить в пределы Кашмира русскую экспедицию. Кашмирцы подтвердили имевшиеся у нас раньше сведения, что проходы в Кашмир заняты кашмирскими войсками.
Так как экспедиция была совершенно расстроена, то направилась в Шахидулла-Ходжа, а отсюда через высокий перевал Килянг спустилась в Кашгарию и к 8-му февраля вышла в селение Кильянг, где, после 8-ми месячной жизни в палатках, впервые разместилась под крышей. Из 36 лошадей, с которыми я вышел из Шахидулла-Ходжа в половине декабря, вернулось в Кильянг только 8, да и те к дальнейшей службе были негодны. Снаряжение экспедиции частью было брошено, частью пришло в совершенную, негодность; деньги иссякли и мы находились в таком положении, что были бы вполне удовлетворены, если бы нам удалось благополучно добраться до Маргелана.
В эти трудные минуты выручил нас управлявшей в то время русским консульством в Кашгаре, секретарь консульства, Яков Яковлевич Лютш, который, не зная, буду ли я в состоянии когда либо возвратить ему деньги, прислал заимообразно 4000 рублей. Деньги эти позволили нам вновь снарядиться и приступить к дальнейшим работам.
Я решил, что потерпев крушение в Тибете с запада, мы попадем в него с севера. В половине февраля мы пошли дальше на восток вдоль северного склона Куэнь-Луня. На высоте Хотана, я узнал, что экспедиция полковника Певцова зимует в оазисе Ния, и что один из членов экспедиции находится в Хотане. Конечно я поспешил в Хотан, где мы сердечно встретились с геологом экспедиции, горным инженером Богдановичем. Так как инструменты мои сильно пострадали, то я направился в Нию, чтобы проверить, а главное, чтобы связать мои астрономические работы с работами полковника Певцова.
7-го марта я пришел в Нию, где встречен был с истинно родственным радушием и гостеприимством членами тибетской экспедиции. Среди дорогих сотоваришей я провел целую неделю и, благодаря трогательному вниманию всех членов экспедиции, отдохнул душою и телом. Полковник Певцов лично проверил мои инструменты и занес поправки их в журналы экспедиции. 15 марта, распростившись с полковником Певцовым и его спутниками, я ушел на юг, на золотые прииски в Соургак. Прииски эти расположены в местности песчаной, совершенно пустынной, где даже вода привозится из речки верст за 8, а все мельчайшие припасы доставляются из Нии. Население живет в пещерах из конгломерата и в домиках, выстроенных из камышовых плетенок. Отсутствие воды не позволяет даже смазать глиною эти плетенки, так что, например, в местном караван-сарае, занимая один номер, можно видеть, что делается в соседнем. Не смотря на раннее время года, на приисках работала масса людей. Добывание золота производится преимущественно на старых иссякших руслах речек. Золото не жильное, а наносное. Раньше, чем достигнуть до золотоносного песку, приходится прокапывать шахту иногда до 60 аршин глубины. Золотоносный песок при помощи ворота подымается в мешках на поверхность земли, а затем, вследствие отсутствия воды и невозможности промывки, провеивается на ветру. При этом золото не уносится ветром, а падает на подостланный шерстяной коврик.
Из Соургака, я, вдоль гор Токуз-Даван, направился в Полу, где до меня был незабвенной памяти покойный Николай Михайлович Пржевальский. Население Полу встретило меня чрезвычайно радушно, далеко впереди селения, и вынесло с собою фотографические портреты ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА, ГОСУДАРЫНИ ИМПЕРАТРИЦЫ И ГОСУДАРЯ НАСЛЕДНИКА ЦЕСАРЕВИЧА, подаренные им покойным Николаем Михайловичем. Встречей этой я был глубоко тронут и сразу между экспедицией и населением установились самые дружеские отношения, которых не могли поколебать ни вражда керийского амбаня, ни самые строгие распоряжения, направленные им против экспедиции. Пасху мы встретили в Полу по возможности торжественно, причем и для населения было устроено большое празднество.
На другой день Пасхи, оставив тяжести в Полу, я направился, по приглашению керийского амбаня, в Керию, чтобы познакомиться с местным начальником округа и запастись необходимым снаряжением для вторичного подъема в Тибет. Керийский амбань, под предлогом болезни, уклонился от личного свидания и, вместе с тем, сделал распоряжение о воспрещении местному населению, что-либо продавать нам. Китайские солдаты, вообще назойливо-нахальные, видимо искали столкновения с нами. Зная трусливость китайских солдат, я пришел к заключению, что они действуют по наущенью свыше, и потому переселился за город, на место открытое, где, по крайней мере, мог прибегнуть к самозащите. В это время мною было получено донесение от оставленного при тяжестях урядника Козякаева, что в Полу явился китайский чиновник и, при помощи местного населения, портит дорогу из Полу в Тибет. Дорога эта идет по узкому ущелью с отвесными склонами; тропинка вьется часто над пропастью, по балконам, уничтожение которых прекращает сообщение. Конечно, я немедленно поспешил в Полу. Китайский чиновник, узнав о моем приезде, бежал через горы в Керию, я же, при деятельном содействии населения, приступил к восстановлению испорченной китайцами дороги. Вскоре началась утомительная переписка с начальником керийского округа, который настойчиво требовал моего возвращения, категорически отказывая в пропуске в Тибет и мотивируя отказ свой тем, что у меня не было китайского паспорта. Так как я безусловно отказался исполнить требование керийского амбаня и деятельно готовился в путь, то последний послал против экспедиции конную лянзу, приказав взять нас силою, если бы мы в течение трех дней не ушли бы из Полу добровольно.
Я знал, что мы, имея большой запас патронов, можем некоторое время обороняться, но сознавал, что рано или поздно китайцы одолеют. Отдаться добровольно в руки китайцев, т. е. рисковать дневниками, съемками и др. так дорого доставшимся нам научным материалом, я естественно не мог. Уйти в Тибет собственными силами экспедиция не могла, потому что для перехода через пустыню потребовались большие запасы сухого фуража, муки и крупы. Не имея склада в тибетской пустыне, мы не могли двигаться дальше.
В эти критические минуты выручило симпатизирующее нам население Полу, которое согласилось выставить необходимое количество вьючных животных и носильщиков и вынести на себе гнев китайцев за оказанную помощь. В вознаграждение им за эту услугу я отдал полушцам весь мой запас серебра в количестве около 5 ямб (впоследствии мы узнали, что благодаря настойчивости временного управлявшего русским консульством Я.Я. Лютша, причинивший нам столько неприятностей Керийский амбань был отрешен, от должности).
5-го мая на рассвете мы двинулись в путь, а 10-го были уже па Тибетском плоскогорье. Оказалось однако, что мы поднялись несвоевременно. Плоскогорье имеет более 15 тыс. футов высоты и жизнь на нем еще не начиналась, ледники и снега не начинали таять и добывание води из под льда представляло неимоверные трудности. Морозы держались на -20-24°C и были для нас тем чувствительнее, что всего за несколько дней перед тем мы жили в Керии и испытывали жару 31°C в тени. Такая резкая перемена климата особенно тяжело отразилась на вьючных животных, которые начали падать. Тем не менее, нами освещена местность на значительном протяжении и работы наши в этой части северо-западного Тибета закреплены астрономическими пунктами.
Плоскогорье это по характеру своему совершенно напоминает более западную часть того же плоскогорья, которую мы посетили зимою. Это та же солонцевато-песчаная пустыня, перерезанная невысокими горными кряжами, образующими глубокие ложбины с огромными озерами. Только здесь несравненно более травы и более зверя, в особенности диких яков, которые держались небольшими стадками. Кроме того, поездка наша выяснила, что из Полу через северо-западный Тибет ведет дорога к населенным частям Тибета, трудная только на протяжении первых 3-х дней, т. е. по руслу реки Кураба, а дальше вполне удобная, но что местность эта для путешествие доступна только 3 месяца в году, с первых чисел июля по конец сентября.
Не имея возможности так долго жить на плоскогорье и выжидать наступления более теплого времени, мы вернулись обратно в Полу, а 5 июня пошли дальше в Хотан, куда попали в самый разгар инфлуэнцы. Болезнь эта, обойдя Европу, зимою попала в Туркестан, весною перевалила за Тянь-Шань, и, двигаясь все дальше на восток, к концу июня добралась до Хотана. Отдельные случаи заболевание были даже в Полу, на высоте около 9.000 футов. Инфлуэнца не пощадила почти никого из моих спутников, найдя благодарную почву в истощенных лишениями организмах, но особенно сильно встрепенула меня, не вполне оправившегося от тяжелой болезни, постигшей меня осенью.
Июль, август и сентябрь мы посвятили на исследование бассейна реки Тизнафа, среднего течения Яркенд-Дарьи и восточного склона Кашгарского хребта, т. е. местностей почти совершенно неисследованных европейцами. Особенно богатую жатву для науки дал бассейн реки Тизнафа, почти сплошь заселенный весьма интересными в этнографическом отношении общинами горцев. Первые сведения о существовании этих горцев доставлены ученому миру экспедицией Форсайта (1873-1874 гг.); сведения, впрочем, очень не точные, потому что никто из членов экспедиции Форсайта лично не посетил их, а сообщение сделано было на основании расспросных сведений. Я посетил горцев зимою и затем обстоятельно изучил быт их летом прошлого года. Так как главнейшие черты их особенностей помещены были мною в письме от 10-го декабря 1889 г., напечатанном в Известиях ИМПЕРАТОРСКАГО Русского Географического Общества т. XXVI, стр. 94-100, то, чтобы не повторяться, я об них упоминать не буду.
В последних числах августа мы пришли в город Яркенд, где вновь встретили экспедицию капитана Younghusband’a, который, вернувшись в Индию в 1889 году, весною вновь роскошно снаряжен был ост-индским правительством и с большою свитою отправлен в Кашгарию. На этот раз капитан Younghusband пришел раньше меня в Яркенд и старался отплатить за гостеприимство, оказанное ему несколько месяцев раньше в пустынном бассейне Раскема.
Обследовав затем восточные склоны Кашгарского хребта, мы к концу сентября пришли в Кашгар, откуда, отдохнув несколько в гостеприимном доме русского консула Н.Ф. Петровского, вдоль правого берега реки Кызылсу и через верховья реки Маркансу вышли вновь в долину Большого Алая, а 15-го октября, после почти 17-ти месячного путешествия вне пределов России, вступили в город Ош, Ферганской области.
Результаты путешествия следующие:
1) Произведена съемка на 7.200 верст, из коих больше 5.000 по местности, не обследованной перед тем европейцами.
2) Съемка эта укреплена на 73-х астрономических пунктах, связанных как с пунктами полковника Певцова, так и работами Памирской экспедиции 1883 г. и разновременными работами англичан.
3) Определено при помощи анероида и гипсотермометра 350 высот.
4) За все время, экспедицией систематически, 3 раза в день, производились метеорологические наблюдения.
5) Собран богатый географический и этнографический материал, иллюстрирующийся двадцатью дюжинами фотографических снимков типов и видов местностей.
6) Несмотря на то, что значительную часть коллекции пришлось бросить зимою прошлого года на Тибетском плато, экспедиция привезла 3 больших ящика с зоологическими коллекциями, коллекцию яиц, коллекцию гадов, пресмыкающихся и беспозвоночных, небольшой гербарий, энтомологическую коллекцию, небольшую геологическую коллекцию, образцы нефрита из всех имеющихся в Кашгаре залежей, а также орудие употребляемые туземцами для обработки нефрита.
7) За все время экспедиции велся дневник, составивший 4 объемистых тома.
Весь добытый мною научный материал передан в распоряжение Совета ИМПЕРАТОРСКОГО Русского Географического Общества.
